По прежним временам сей опус, конечно, не шибко цензурный, но по нынешним меркам настолько скромный, что неудобно даже как-то…
Было раньше заветное место на Урале. Ямы, перекаты. Рядом множество стариц и ериков. Рыбаки в редкость. 200 километров от областного центра тогда было приличным расстоянием. Природа исключительная. Много различной живности, замечательные луга, нетронутые со времен всемирного потопа. А главное – много рыбы. Хорошей и разной. Белуга и осетр не были особенной редкостью.
Во времена «проклятого прошлого» реку охраняли вооруженные до зубов инспекторы рыбохраны вместе с милицией. Не особенно побалуешь. Но нас это не пугало. Ловили удочками по известному принципу: «Поймал – съел, не влезло – отпустил». Процесс главное.
Познакомились с аборигеном дядей Васей. Жил он в ближайшей бесперспективной деревушке, добросовестно исполнял функции межрегионального кузнеца, а в отсутствие заказов всё время проводил на реке. Ловил всегда. Везде и в любое время. Таких рыболовов в жизни я встречал всего три-четыре раза. Да по ящику в сладких сказках про рыбалку... Дядя Вася исключительно любил природу, боготворил её. Однажды на стане с дури убили черную гадюку, он долго ругался и всерьез расстроился. Еле помирились.
Однажды жизнь закинула меня куда-то не туда. Вернулся через много лет и при первой же возможности рванул в милые сердцу места. В деревне осталось не более двадцати вросших в землю пьяных лачуг, и лишь стоявший на отшибе чей-то помпезный замок, оснащенный космической телеантенной, напоминал о цивилизации. Поразило полное безлюдье. И только бродившая по зарослям амброзии ободранная коза внушала надежду на то, что жизнь здесь есть.
Михалыча нашли в кузне. Обнялись и после коротких приветствий поехали на реку. На заветном месте, правда, уже порядочно загаженном, обустроились и разбили лагерь. Рыбачить было уже поздно, и поэтому утешились соменком, которого дед снял с потайной бечевки.
Ну а потом под уху, да за приезд… После пары рюмок дед вдруг пригорюнился и заявил:
- Под судом ведь я, робята, нонче…
- Не может быть! Ты ведь сроду чужого не возьмешь и мухи не обидишь…
- Даже и не знаю, как рассказать такое… Смеяться будете… Все вы, грамотные-то, ржете над моей оказией. Ну да ладно, привык ужо…
Дед разлил ещё по одной, тяжело вздохнул и, подозрительно посмотрев на меня, начал…
- Помнишь, какой у нас был колхоз? Сколько было народу, и все жили хорошо. Луга таки богатые, да рыба…Что ишшо надоть? Всё кончилось как-то за раз. Развалили, растащили и уничтожили. Мироеды… Последний председатель нахапал и уехал куда-то. Оннако, знамо дело, вскоростях сызнова возвернулся – кому он такой нужон. Вон, выстроил себе дворец и стал фермером. А мы, старые кенгуры, батрачим на него. Почти даром.
Что характерно, из города привез с собой девку нову. Мелка, плюгава – мормышка, да и тока. Говорит, что врачиха по бабам. Бабки-то сразу к ей, болячек у каженной слава богу, а в район не наездишься. Так эта краля их сразу отшила: «Я не прахтикую». Знамо дело… Что возьмешь с загнанной клячи?
А делать-то ей тута совсем неча… Завела себе каку-то моську безобразную. Оденет, бесстыжая, штаны до колен да майку до пупа и давай вместе с ней шастать по деревне. Гулят… Глазами по сторонам стрелят. Приключениев ищет на причинное место. Срамота, да и тока. Олигарх говорит, что искания у ей какие-то… А чего искать-то? Ха! Самый молодой здесь я. Хотя…
Дед опять на меня покосился.
- От нечего делать подрядилась пензию раздавать. Но сначала лехции разные нам читат. Да всё против бога норовит, супротив колдовства разного напират. Кто не пришел, тому нет пензии.
Что характерно, стал я для нее главным супротивником. Вишь, како дело: я ведь при кузне, а кузнец у нас завсегда вроде как фершал был. И мне, конечно, пришлось. Пятый год мальчонку гадюка тяпнула за пятку, прижег ему ранку – то и обошлось, слава богу. Молва пошла… Старухи так и прут. А куды им? До района 30 верст в хорошу погоду. А в грязь али зимой? Где перевяжу, где чирей разрежу, где вывих вправлю, а где чегой-то побормочу. Сам-то я, знамо дело, не верю в эти заговоры, но доброе слово, к месту сказанно, чудеса ведь делат.
Вот и взъелась на меня мормышка-то. Как пензия, так просто поедом меня ест. Я, говорит, как дипланиранный врач и цивилизонный человек не могу терпеть колдовства и дремучесть всяку. Терпел я, терпел да и бросил на ейные лехции ходить. За каженной пензией приходилось самому в район ездить.
А дале главно… По весне сижу в кузне, прохлаждаюсь. Работы-то пошти што нет. Вваливается мормышка-то эта никудышна. Не поверишь – рожа больше наковальни, раздуло всю. Зубы… «Дядя Вася, дорогой, помоги чем-нито, заговори, али как…»
Сам понимаю, дороги развезло, не токмо на лошади – на тракторе не проедешь. Заглянул в рот-то, а там плюс огромадных размеров. Разрезать, думаю, надоть… Но как вспомнил все её притеснения, ажник в пот холодный бросило со злости. Ах, думаю, курва ты этака, сигушка ты тошшая, как петух клюнул, так сразу же все свои лехции позабыла, и ко мне? Дядя Вася… Дорогой… Ща…
«Садись, - говорю, - и повторяй за мной». Киват. «Зубки мои, зубки (повторят)… Корни мои, корни (повторят)…» Но тут я и понес: «На хрен сядь», - говорю, и… Ну, в общем, извиняюсь, конечно, - «пукни, чо ли…»
Повторят, что характерно. Потом дошло. Как скакнет, и вон из кузни. И смех, и грех. До сих пор стыдно. Хоть провались… И где слова-то-таки срамные взял, вспомнить не могу… Но чего уж тут теперича-то…
Олигарх быстро приехал. Радостный такой. «Давно, - говорит, - так не смеялся. Спасибо тебе, Михалыч, хоть ты её малость приструнил. Оннако, - говорит, - извинись перед ней, иначе, - говорит, - жизни мне не будет дале…» А я наотрез: «Ни в жись!» - «Тогда, - говорит, - зла не держи – судиться будем». Пугат, думаю…
Ан нет. Через месяц в суд вызвали. Повесткой, как душегуба какого…Судья-то, мужик, слава богу, попался, смеялся долго. Ну, думаю, пронесло. А он успокоился и говорит: «Вот, что Михалыч, тебе либо извиниться надо, либо по суду платить придется за оскорбление личности».
У меня мурашка по шкуре пошла, где я возьму-то деньги таки? Корову продавать, то, да се… Бабка-то порешит автоматически. Но как заклинило. Не буду извиняться пред мормышкой этой, и всё тут.
Пожалел меня судья. «Ладно, - говорит, - может, анвакат поможет». Вызвал какого-то хлопчика, рассказал про мою беду, тот тоже хохочет. Потом инструктаж провел: «Ты, дед, на суд всех своих старух вези. Пусть подтверждают, что ты такими словами их завсегда пользуешь».
Тьфу… Стыдобушка, а делать неча. Провел я агитацию среди старух – куды оне без меня-то… Нанял грузовик. Спасать меня все как одна собрались. На суде народу стороннего, слава богу, не было. Я со старухами да мормышка эта расфуфыренна.
Судья спрашиват у защитниц-то моих:
- А лечит ли вас Василий Михайлович?
- Да, - ответствуют. - Знамо дело, тока он и пользует…
- А говорит ли он таки слова? - Зачитыват. Ох, господи…
А Евдокея-то… Да ты должон ее помнить. Поднимается, рожа бесстыжа, и говорит: «При зубах-то таки слова перво дело, хворь как рукой снимат».
В обшем, оправдал меня судья, век буду бога молить… Хороший человек. А мормышка визжит ажник: «Всех купили. Я этого дела так не оставлю, в область поеду, а правду найду»... Эхе-хе. Кабы помоложе был… Глядишь, и закончилось бы всё давно… Ещё в кузне…
Михалыч помолчал мечтательно, потом посмотрел недовольно на меня, в сердцах сплюнул и продолжил:
- Что характерно. Замучила плоть-то бесовска на старости лет. Бабка, вишь, бросила. К сыну в город уехала. Кобель, говорит, ты. Срамник и старый козел. К ветерану посылат. Пока не выложит, говорит, не вернусь. Не знаю, как и быть-то теперича… Слава богу, старухи-то меня в этой беде не бросают…
Михалыч снова тяжело вздохнул и сказал недовольно:
- Робяты-то твои, видать, тоже грамотные, гля как трясет-то их… Падучая, чо ли? Не подавились бы. Все они так. Эти грамотные-то. Кому горе, кому хаханьки…
Душевно написано, жизненно...!!
